Жена посмотрела на огни свечей и ничего не ответила.
— Надо разговаривать с женой мягко, — напомнил себе Степан. "Сказано же — их легче обидеть, они более склонны к слезам".
Он присел рядом, и, взял левой руку ее руку: "Ну, зачем ты это делаешь, милая? Ты же знаешь, я говорил тебе — это мой брат, и я никогда от него не откажусь. Да, он не еврей, но это же совсем неважно".
— Ты его любишь, больше чем меня, — зло сказала женщина. "Ты дочь свою любишь больше чем меня, больше, чем своего сына! Ты меня никогда не любил! Ты женился на мне только потому, что мой отец, благослови Господь память его — был главой ешивы!"
Степан помолчал. Откинувшись на спинку стула, не выпуская ее руки, он поднес к губам длинные, сильные пальцы.
— Нет меры любви, — спокойно ответил он, целуя их. "Нельзя сравнивать одних людей с другими, Лея. Я люблю тебя, и люблю своего брата, просто по-разному. А что касается детей, — он мимолетно улыбнулся, — то я их всех люблю одинаково. Ты же помнишь, что Ривка больше любила Яакова, а Исаак — Эсава. И помнишь, чем все закончилось. Тора велит нам не выделять кого-то из детей, и я этого никогда не сделаю".
Лея обвела глазами шкапы с книгами, полку с серебром, — подсвечники, ханукия, бокал для вина, и всхлипнула: "Тогда, два года назад, мне было очень больно, Авраам. И теперь, — она подышала и вытерла глаза, — я все время боюсь, что это повторится, потому, что ты меня не любишь…, — Лея наклонилась вперед. Смотря на кружевную скатерть, он велела себе не плакать.
Степан поднялся и обнял ее за плечи. "Я сделал ошибку, — тихо сказал он. "Но этого больше не случится, Лея, я тебе обещаю. А женился я на тебе, потому что любил тебя. И люблю, — он погладил ее по укрытой платком голове и улыбнулся: "Пойдем спать, с этой хупой был длинный день".
Но, даже чувствуя, как муж обнимает ее, слыша размеренный скрип кровати, Лея, на мгновение, открыла глаза и, посмотрев в угол комнаты, вздохнула: "Он все равно думает о них, я это знаю. О других женщинах. Мужчины все такие, слабые создания, нельзя им верить".
Муж глубоко выдохнул и замер. Поцеловав ее в щеку, он отстранился. Женщина сдвинула ноги, он встал с кровати. Лея, глядя в непроницаемую черноту спальни, напомнила себе: "Чем строже я буду, тем больше святости наполнит наш дом. Это моя ответственность, только моя. Надо следить за ним, — чтобы он не смотрел на других".
— Я тебя люблю, — раздался тихий голос мужа. Лея, сжав пальцы, стараясь, чтобы у нее не дрожал голос, глотая слезы, ответила: "Я тоже, Авраам".
Эпилог
Рим, осень 1780
В кабинете кардинала-префекта Римской и Вселенской Инквизиции, Карло Реццонико, приятно пахло сладостями и кофе.
Невидный прислужник в коричневой рясе, накрыв столик у раскрытого окна, — поклонился, исчезая в двери. Реццонико грузно поднялся. Он махнул рукой второму кардиналу — высокому, седоволосому, в отлично скроенной сутане.
— Засахаренные фиалки, — облизнулся инквизитор, — и миндальные пирожные. Мой повар меня балует. Садись, Алессандро.
Аллесандро Альбани, библиотекарь его святейшества, поиграл изящной серебряной ложечкой, и, глядя в серые глаза Реццонико, отпил кофе: "Ошибки быть не может, Карло. Я сделал анализ научных трудов, что были изданы семь-восемь лет назад. Сравнил их с теми рукописями, что он присылает из своего, — тонкие губы кардинала усмехнулись, — горного убежища. Это он, Джованни ди Амальфи. Стиль тот же, я в этом разбираюсь".
— Кроме тебя, меня и его святейшества, — Реццонико разгрыз фиалку, — об этом никто не должен знать. Он сидит в своей пещере…
— Фонте Авеллано все-таки аббатство, — рассмеялся библиотекарь, — там кельи, дорогой Карло. Но ты прав, очень уединенное место.
— Пусть там и остается, — велел Реццонико. "Большая удача, что он выжил в этой смуте, и еще большая — что потерял память. Очень надеюсь, что она к нему никогда не вернется". Кардинал поднялся и, порылся в бумагах на столе: "Мы его, разумеется, будем печатать под разными именами. У нас есть светские ученые, которые согласятся поставить свою подпись под его трудами".
Альбани повертел пальцами, и смахнул с губ крошки сахара: "Как-то это, Карло…"
— Ничего, — резко ответил инквизитор. "Господь нас простит, мы это делаем не для своей выгоды, а для славы церкви. Скажи мне, — Реццонико взял фарфоровую шкатулку для сигар и, чиркнув кресалом, закурил, — наш друг месье Корнель, например, пойдет на такое?"
Библиотекарь покачал головой. "Он очень щепетилен в подобных вещах. Мы с ним обсуждали его статью, об этом соленом озере, в Святой Земле, когда он тут был в августе. Я указал ему на то, что Шееле недавно напечатал работу, где говорит о своих поисках того ядовитого газа, — Альбани поморщился, — что тухлыми яйцами пахнет".
— Сернистый газ, — кивнул Реццонико. Заметив удивленные глаза библиотекаря, он сварливо добавил: "Я по должности обязан следить за открытиями, Алессандро, и определять политику церкви по отношению к науке. Иначе я гроша ломаного не дам ни за его святейшество, ни за все это, — он обвел широким жестом уютный, отделанный шелковыми панелями кабинет. "Надо завоевывать умы просвещенных людей, дорогой друг. Корнель, конечно, тут же выбросил часть своей статьи, где он пишет об этом газе, — усмехнулся инквизитор.
— Все-то ты знаешь, — развел руками кардинал Альбани.
— Он у меня сидел в том же кресле, что и ты, — Реццонико указал сигарой на окно, открытое в осенний, ласковый римский полдень. "Нам очень повезло, что покойный Пьетро, да пребудет он с Христом, уговорил этого Корнеля, русское его имя я произнести не могу, — кардинал рассмеялся, — на нас работать. Не поставит подпись, — Реццонико пожал плечами, — так и не надо, других найдем. А как себя ведет брат Джованни? — поинтересовался инквизитор.
Альбани откинулся в кресле. "Приходит раньше всех, уходит позже всех. Сидит в отдельной каморке — привык там, у себя в горах. Изучает рукописи синьора да Винчи и синьоры Бруно, те, — Альбано поднял бровь, — что мы никому не показываем".
— Очень правильно, что не показываем, и никогда не покажем, — пробормотал Реццонико. "Хорошо, что в Англии была гражданская война, граф Ноттингем, как сюда бежал — прихватил с собой архив дочери Бруно. Сделал вид, что он якобы в пожаре погиб. Что, наш монах паровой двигатель собирается построить, улучшить машину Уатта?"
— Самодвижущуюся тележку, — Альбано погладил бороду, сверкая кардинальским аметистом на пальце. "Он прототип в Пекине сделал, по старым чертежам, прошлого века. Утверждает, что она ездила".
Реццонико потушил сигару в пепельнице слоновой кости и позвонил в серебряный колокольчик.